Масть. Страница 3

До своего посвящения Александр Кузьмич был поваром у графа Беклемишева, большого любителя французской кухни.

Я вышел из Сумрака, раскинул, как и положено в таких случаях, Круг Невнимания, и, отогнув край простыни, шагнул к нарушительнице спокойствия.

Нет, не была она пылкой красавицей, чернокудрой и волоокой. Белокурой и румяной красавицей она тоже не была. Разве что пару десятков лет назад.

Но красавица меня не особо удивила бы. Мало ли повидал я их, особенно за последний год, пользуясь всеми преимуществами Иного? А вот эта… Остолбенел я, прямо сказать, и пару секунд стоял не дыша.

Потому что обернувшаяся в тревоге женщина как две капли воды походила на мою несчастную матушку, Пелагею Алексеевну. Тот же обвод лица, тот же нос, те же скулы… а главное, те же глаза – голубовато-серые, запавшие, и так же разбегаются от них тонкие лучики-морщинки. Я сперва даже решил, что дикая Иная морок набросила, но потом как следует посмотрел на неё сквозь Сумрак и выкинул эту мысль. Нет, чар не ощущалось, да и сила её тянула хорошо если ранг на шестой… Не способна такая заморочить меня, тёмного мага третьего ранга!

– Ну, здравствуй, Марья Глебовна! – Мне наконец удалось преодолеть оцепенение, и я считал с цветка её имя. – Визжать не надо, не душегуб, резать не стану и тряпок твоих не отниму, – кивком головы указал я на шитьё в её в руках. – Просто поговорить пришёл.

– Кто ты? – Голос у неё не столь походил на матушкин, как лицо, пониже тоном. – Что тебе до меня?

И немедленно осенила себя крестным знамением.

– Не поможет, – посочувствовал я. – Не растаю яко воск от лица огня. Я ж тебе не какой-нибудь там бес… да и неприлично: Иная, а в сказки веришь. Ладно, представлюсь по артикулу – Андрей Галактионович Полынский, Тёмный Иной третьего ранга, Дневной Дозор Санкт-Петербурга. Что непонятно?

Похоже, непонятно ей было всё.

– Что ж, значит, разговор долгий пойдёт, – уселся я на её кровать. – Всё придётся по порядку, все азы… Насчёт них, – указал я подбородком за занавеску, – не беспокойся. Спать будут крепко. И сапожник с женою тоже. Итак, Марья Глебовна, есть мир. В нём есть люди… и Иные… Я Иной. И ты – тоже.

Долго я ей всё разъяснял, за полночь. Робкие её попытки изумляться и возмущаться пресекал на корню. А как закончил, обессиленно отвалился к стене. В походах, когда три дня с коня не слезаешь, и то не уставал так… удружил же мне Харальд учить тупую неграмотную бабу!

– А как же Бог? – тихо вопросила она, едва я позволил ей говорить. – Разве допустит Он такое? Разве в святых книгах сказано, что Он создал Иных?

Ох, много мы это с Александром Кузьмичом в своё время обсуждали.

– Не знаю того! – только и ответил я. – Он мне о Своих замыслах не докладывает. И есть ли Он там, – задрал я подбородок к низкому потолку, по которому как раз бежал сейчас таракан, – нет ли Его, то не нашего ума дела. Да не разевай ты рот, мы, и Тёмные, и Светлые, против Церкви и слова не скажем, и кресты на нас есть, – предъявил я ей свой серебряный крестик. – И тебе в Него веровать никто запретить не может. Но ты – Иная, такова уж судьба твоя. А случай твой редкий, когда человек с задатками Иного сам в Сумрак ныряет, без помощи. А из Сумрака уже выходит Иным, Тёмным или Светлым, сообразно тому, что в тот миг на сердце у него было. Стала ты Светлой, только дикой. О Великом Договоре ничего не знаешь, о Дозорах без понятия… вот и наворотила делов. А теперь ведь отвечать придётся!

– Да что я такого наворотила-то? – с горьким укором спросила Марья Глебовна. – Что дитё больное на ноги подняла? Это разве грех? Четыре годика Митюшке, ему жить да жить, а лихорадкой скрутило. Авдотья, дурища, не уследила, выскользнул на двор, по сугробам скакать удумал. Ну и слёг, а потом и горло у него обметало… Ну и скрутило меня от жалости… свой же был такой, помер уже двадцатый год как… если бы мне тогда знать… а тут вот сама не своя стала, глянула на тень свою, и вот прямо потянуло меня к ней, и шагнула я неведомо куда…

Вот же глупая баба! Объяснял ведь ей, объяснял!

– Несанкционированное магическое воздействие шестого уровня, – поджал я губы, – направленное на человека. Между прочим, даёт право нам, Тёмным, на равное по силе колдовство. Болезнь на человека или на скотину наслать, глаза отвести, страху напустить.

Вообще-то, если задуматься, тут даже не шестой уровень! Как-никак, от смерти ребёнка спасла. Вопрос лишь в том, а впрямь ли Митюшкина лихорадка была неизлечимой. Может, и сам бы на ноги встал, если травками всякими поить… среди обычных людей встречаются такие искусные травницы, что и некоторым ведьмам нос утрут. А тут, возможно, всё колебалось, на волоске висело, и лёгонькая магия Марьи Глебовны оказалась той соломинкой, что ломает спину верблюду. Верблюдом будем считать смерть.

В интересах дела, конечно, записать на неё уровень третий… а лучше второй… Светлые не отбрехаются: как сейчас проверишь, что с ребёнком и в самом деле стряслось? Две недели уж прошло.

– И что ж теперь будет? – расстроилась она. – Неужто на Митюшку обратно лихорадку напустят?

– Это вряд ли, – утешил я её. – Вероятность мала. На кого-нибудь другого, скорее. Или не лихорадку… В общем, дала ты, тётка, маху. Впредь не глупи, думай о последствиях. А насчёт того, что с тобой будет… Тут по-разному можно поступить. Например, вызвать сейчас сюда ребятушек из Ночного Дозора, описать им твои подвиги… Сами, кстати, виноваты, проглядели тебя, непосвящённую Иную. Пусть забирают, регистрируют, учат. Ну и бумагу составим, конечно, насчёт твоей провинности. Магическое воздействие… и не шестого уровня, кстати, а пожалуй, и первого! Ведь у смерти на дороге встала, не блины-оладьи… Значит, и мы, Тёмные, тоже получаем такое же право. Ты жизнь человечку спасла, а мы, пожалуй, отнимем. Упырей же кормить надо, оборотней. Хоть и сукины они сыны, низшие, а всё ж таки наши…

Я перевёл дыхание. Глянул на пригорюнившуюся Марью Глебовну. И вновь пронзило меня: сколь похожа она на матушку! Не одним только лицом – а всей повадкой. Матушка, конечно, благородного происхождения, а тут – обычная мещанка, но что нам, Иным, человеческие сословные деления? И что нам, Иным, человеческие чувства? Особенно Тёмным. Пусть Светлые опутывают себя тенетами морали, изводятся от чувства вины, что мир неидеален… мы-то умнее, мы знаем, что жизнь нужно принимать такой, какова она есть. Без розовых слюней.

В тишине слышно было шебуршание тараканьих лапок.

– А можно и по-другому, – нарушил я молчание. – Тут ведь кто виноват? Светлые. Проглядели человека с задатками Светлого Иного. Светлый Иной сам собою посвятился… Умысла на нарушение Договора не было. Магическое воздействие не могло по своей силе превысить нынешний ранг. Значит, шестой уровень, можно сказать, мелочишка. За такую мелочишку собачиться с Ночным Дозором – себя не уважать. Знавал я как-то одного помещика, скупого до безумия. Веришь ли, верёвочки с земли подбирал и в мешочек складывал, а на мешочке велел вышить: «Верёвочки негодные». И все соседи над ним потешались! Поэтому сделаем так. Я, сотрудник Дневного Дозора Санкт-Петербурга, получил сведения о незарегистрированном Ином, совершившем мелкое магическое воздействие без умысла нарушить Договор. Убедившись на месте, что дело обстоит именно таким образом, я своею властью дозорного ставлю Иному регистрационную метку и повелеваю завтра же явиться в присутствие Ночного Дозора Санкт-Петербурга и встать на их внутренний учёт. Ну что выбираешь?

Тут я, конечно, малость переборщил. Не упыриха же она и не оборотень, можно было и без метки обойтись, а сделать ей обычную регистрационную запись в цветок… но очень уж хотелось показать ей, насколько всё серьёзно.

Что она выбрала, даже и безмозглому понятно.

– Только имей в виду, ставить метку – это немножко больно, – предупредил я. – Таково уж свойство этой магии.

– Испугал ежа… – проворчала она, заметно успокоившись. – Муж вон покойник уж учил так учил, и вожжами, и поленом. Ничего, терпела. И метку твою стерплю. Лишь бы на ребятёнка хворь не возвернули…